Литагент «Ридеро» - И снег приносит чудеса
– Говорят, доллар растет? – спрашивал генерала Иван Силыч. Для него самого тема эта была не актуальна. Денег у него было немного, а доллары он видел совсем давно в молодости, а в последние годы только по телевизору. И вовсе не потому что был Иван Силыч аскетом, просто тема товарно-денежных отношений ему была чужда.
– Растет репа в огороде, – по-солдатски отвечал ему молодой генерал. – А доллары – это не деньги вовсе. А инструмент влияния агрессора на наших потенциальных союзников. У нас, Иван Силыч, есть вопросы поважнее.
– Чтоб пушка всегда наготове была? – пытался шутить Иван Силыч.
– Чтоб башня поворачивалась туда, куда надо, – юморил Роман Игнатьич. – Я вам скажу, что танк – великое изобретение Леонардо да Винчи. Безопасность и здоровая агрессия, сила и пробивная мощь – вот так нужно выстраивать наши отношения и в политике, и в экономике. Очень удобно и никакие вражеские залпы нам не страшны. Чуть что – мы в домике. Танк пробить весьма затруднительно.
– – Ваша жизнь, Роман Игнатьич, тому пример. – говорил Иван Силыч.
– А все почему? Храбрецов мало в нашей жизни. Храб-ре-цов. Тех, кто ничего не боится, прет напролом, как танк, стреляет залпом по вражеским целям и оставляет после себя хорошую глубокую колею!
– Ну, у вас-то колея – глубже не бывает, – усмехался Иван Силыч.
– А потому что я – за страну отвечаю, – гордо говорил генерал Быков, задумчиво глядя вдаль.
Двор был небольшой, особых далей в нем не просматривалось. Фонарь, детская площадка, стоянка для машин и большая серая лужа у подъезда. Вот и весь дворовый пейзаж. Одна милионная часть жизни страны генерала Быкова.
Глава 9.
Битва со злом
Даже черный раструб огнетушителя смотрел на него злобно из угла в вагоне метро. Настроение Ивана Силыча было испорчено с утра. Художник Аркаша Баловнёв позвонил в дверь, сконфуженный, растерянный – попросил в очередной раз наладить контакт с Изольдой Леонидовной. Его отношения с ней были испорчены давно и, видимо, надолго.
Если и было в мире постоянство – то это характер Изольды Леонидовны Артоболевской, бывшей паспортистки, мастера спорта по дзюдо и любительницы классического балета. Артоболевская честно ненавидела всех соседей, о чем часто вполне откровенно заявляла громко, на весь подъезд. Она открывала дверь с шумом и во всеуслышание начинала разборки с Баловнёвым словом «ненавижу». Однажды Аркаша даже решил написать портрет старухи, чтобы окончательно примириться, преподнеся портрет ей в день рождения. Но узкое сухое лицо, горящие глаза, тонкие губы и крючковатый нос Аркашины пальцы писать отказывались. Как только живописец заносил над холстом кисть, та тут же выпадала из рук. «Что это со мной сегодня?» – расстраивался художник. После двадцати девяти попыток сделать несколько штрихов, Баловнёв оставил эти бесплодные старания и пошел на кухню пить портвейн. «Может, оно и к лучшему» – думал Аркадий, вспоминая историю с другим его шедевром «Ландыши на подоконнике», который так и не получил признания.
Этим утром все случилось неожиданно. Около шести утра в дверь Аркадия позвонили. На пороге стояла разъяренная Изольда, в сером чепце и халате с большими розами на синем фоне. Изольда тряслась от злости. В чем причина, Аркадий понять не мог, в ответ на его вопрос, он услышал злобное шипение «Если ещ-щ-щё р-р-р-ра-аз!». Она треснула кулаком по дверному косяку – щепка тут же отлетела от дверной коробки, попав прямо в глаз Баловнёву. Старуха Артоболевская топнула ногой, облачко пыли поднялось с пола. Сверкнув глазами, Изольда Леонидовна исчезла с лестничной площадки. Баловнёв, безобидное, в сущности создание, еще минуту стоял в дверях, замерев. В голове его роились сотни мыслей, нейроны смыкались и размыкались, Аркадий тщетно пытался найти ответы на вечные русские вопросы, кто виноват и что делать? Как только истекла ровно минута его размышлений, Баловнёв бросился к книжному шкафу, который к стыду своему не открывал уже года два. Шкаф покрылся слоем пыли, но по-дружески заскрипел, когда Аркадий потянул на себя стеклянную дверцу. Где-то из глубин сознания вырывалась похожая ситуация, образ, вбитый в кучерявую головку мальчика Аркаши в далекие школьные годы. Что-то было? Что-то уже случилось? Что-то похожее до боли. До боли в голове… Цепкие пальцы художника танцевали на затёртых книжных корешках. «Это?» – в надежде вынимал он фолиант из крепкого книжного строя и огорченно вздыхал: «Нет…». Аркаша напрягал память так, как ничего не напрягал в своей жизни. «Где?!» Он никак не мог понять, что конкретно он ищет, но искал отчаянно. «Плохо! Плохо учился в школе! – Баловнёв был почти наповал поражен своей рассеянностью. И вдруг взгляд упал на серо-зеленый корешок с надписью «Достоевский». Что-то щелкнуло в голове Аркадия! Вспышка! Паззл сложился мгновенно! Старуха Артоболевская – старуха-процентщица. Аркадий – Раскольников. Его орудие не кисть, а топор! Баловнёв метнулся на кухню в поисках топорика для отбивных, который хранил где-то в нижнем ящике кухонного пенала. Но, не видя ничего перед собой, налетел на мольберт с пейзажем «Лунная дорожка» посреди комнаты. Мольберт покачнулся, Баловнёв поскользнулся, наступил на тюбик масляной краски, струя кобальта из тюбика, словно из пушки вылетела ему в левый глаз. Еще секунду балансируя в воздухе, Аркадий успел определить место собственного падения и с грохотом рухнул на пол. Еще через мгновение этажом ниже Изольда Леонидована Артоболевская застучала разводным гаечным ключом по трубе центрального отопления и весь подъезд наполнился звуками гулкого набата и тревожным ощущением предстоящей войны.
– Что-то будет, – сказала бухгалтер Шмакова технологу Шмакову.
– Как же они достали, – вздохнула журналистка Ольга, мама Маруси.
– Мот лот нуа чьен дьо. – задумался профессор Демьян Петрович на вьетнамском языке.
А певица Серафима заворочалась в теплой постели.
Падение на собственный шедевр отрезвило Аркадия. Он сел и крепко подумал, Раскольников ли он? Одной старухой делу не поможешь… Сколько сумасшедших старух живет на земле, коптит небо своим смрадным дыханием, занимает сколько-то квадратных метров жилой площади, сколько-то децибел добавляет в нашу и без того, грохочущую и ревущую атмосферу, сколько-то отходов жизнедеятельности выдает в день, в неделю, в месяц. Съедает сколько-то пищи, снашивает сколько-то резиновых галош. Потребляет кислород, пьет воду или даже водку. Размножает микроорганизмы на своих ладонях и пятках. Наконец, занимает место в маршрутках и метро. И можно, конечно, пойти и всех этих старух порешить в одно мгновение топориком для отбивных. Ну, может, в одно мгновение и не получится. Придется потратить немало времени на эту неподъемную борьбу со злом. Может быть, месяц, а может быть, год. А может, и не один. Стоп! – сказал сам себе Аркаша Баловнёв. Но ведь за годы этой беспросветной борьбы родятся другие старухи-процентщицы! И от этой мысли стало Аркаше Баловнёву, русскому художнику тяжко. Подошел он к окну, взглянул на хмурое осеннее небо, на первый снежок за окном вперемежку с дождем, на листья в лужах мокрой грязи, взглянул и заплакал. Слёзы художника – дешевая вещь. Никто никогда за них много денег не давал, никто никогда не верил им по-настоящему. Мало ли плачет о своей доле этих творцов, за многие годы научились они производить не только шедевры, но и невидимые миру слезы.
Плакал Аркаша недолго. Он решил испытать судьбу еще раз. Попросить о дипломатической миссии Ивана Силыча Королькова. Иван Силыч был в подъезде негласным старостой. Никто его специально не выбирал. Так само собой получилось. Когда-то он работал в студенческом общежитии, всякого насмотрелся – у него опыт переговоров с агрессивными личностями громадный. Тем более, что несколько раз он Аркаше помогал. Даст Бог и на этот раз не откажет.
Изольда Леонидовна в Аркаше видела абсолютное зло. Ее угнетали контрасты. Если бы он гудел целыми днями, пьянствовал и буянил – это было бы вполне понятно. А то с утра до вечера – что он там делает? – сидит тихо, а потом к вечеру обязательно что-нибудь бахнет. Подозрительно очень! Сонька, подруга по ЖЭКу рассказывала, что однажды сдала квартиру художникам, и там через неделю так воняло, что даже санэпидстанция ничего поделать не могла. «Ну не верю я, что он без подвоха!» – говорила она Ивану Силычу. Только с ним, пожалуй, она могла разговаривать. А с кем еще поговорить в этом насквозь прогнившем доме? – восклицала она, когда оставалась сама с собой наедине в ванной. Ванна у нее была настоящей шкатулкой Семирамиды. Дизайн и прочие украшательства она разрабатывала сама, декорирующие элементы вырезали из малахита, а ручки, смеситель, всякие крючки для одежд были сделаны из бронзы. «С кем здесь разговаривать?» – глядя в венецианское зеркало, спрашивала она у своего отражения. Певица эта оперная – обязательно проститутка! Профессор – чокнутый! Кошкодралы Шмаковы – просто уроды! К в наше время заводит кошек? Только дегенераты и бомжи! Генерал Быков? Бычара конченый! Иван Силыч с Лариской – ну эти еще ничего. И то, на крючке у меня! Знаю я всю поднаготную этого Силыча! Если надо, быстро накатаю заявленьице, пусть проверят его приключения. Кто там еще? В 12-ой вроде нет никого, да и кто там поселится? Короче – разговаривать не с кем.
